Marionne

‒ Меликеее! Меликеее! – с ударением на последний слог кричала молочница.
Я стояла на стуле и смотрела в боковое окно нашей новой квартиры на улице Горького. Мимо нашего дома в сторону Полтавской молочница-татарка толкала свою тележку с несколькими большими бидонами молока. Она каждый день возила молоко из Кузнечихи по центру города. Люди из домов выбегали с бидончиками и покупали у нее молоко. Я помахала бабушке, которая возвращалась с покупкой. Она погрозила мне пальцем – велела слезть со стула, ведь можно и в окно вывалиться.
Бабушка занялась готовкой обеда – она помогала маме в хозяйстве. А я закрылась в своей комнате и стала под большим круглым столом делать домик. Я болела, и в садик меня не водили. Как я любила это время. То есть болеть я не любила, но сидеть дома было здорово. Можно было играть в любимые игры, рисовать, придумывать истории, разговаривать с вымышленными друзьями и не спать днем. В этом году на день рождения мне подарили семеновскую кукольную мебель: шкаф, сервант, кровать, стол и четыре стула – деревянные, настоящие – эта мебель занимала треть моей крошечной комнаты! А на новый год Дед Мороз принес мне замечательный набор посуды из алюминия. В маленькой кастрюльке моя сестра даже потом готовила манную кашу своей дочке – моей племяннице.
Кукол я не любила. Они были как мертвые люди – жесткие, холодные и взгляд в одну точку. Они мне напоминали тетю Машу – нашу соседку, которую мы хоронили в прошлом году. Она лежала в гробу, обтянутом красным ситцем, и ее глаза были слегка приоткрыты, казалось, она подсматривает за всеми, только видны были белки, так же как у кукол с закрывающимися глазами. Другое дело ‒ мои любимые медведи, собаки, кошки – плюшевые, мягкие, прижмешь – они теплые и к тебе прилегают. Это были мои дети, а я многодетная мама.
Дочки-матери – любимая игра почти всех девочек. Сколько было всего перепробовано! Тут и готовка, и переодевание, и школа, и гости, и магазин, и больница. Сценарии игры бывали такими сложными, что я до сих пор удивляюсь! Я рассадила двух мишек и двух собачек за стол. Сходила к бабушке на кухню и выпросила немного пшена, налила в кувшин воды и начала стряпать на игрушечной плите.
‒ Меликеее! – раздалось опять за окном.
Молочница двинулась в сторону Сенной. Я посмотрела в окно. У нас почти под самыми окнами был детский сад. На втором этаже была веранда. На нее нянечки выносили малышей, завернутых в одеяло, на дневной сон в кроватки. В этом садике были ясельки, и в них детки были месяцев с четырех. Каждое утро я видела, как со всей округи мамочки привозили в колясках и приносили на руках своих грудничков. Днем и вечером дети спали на веранде.
«И откуда берутся дети? – размышляла я, слезая со стула. – Неужели мама правду говорила».
Буквально пару дней назад мама рассказала мне, как дети вылезают из мамы и даже показала картинку в своей книжке. У нее таких книжек целый шкаф был. Правда жизни мне не очень понравилась. Дети в колясках и кроватках в яслях были такими хорошенькими, поэтому мне не верилось, что они могли вылезти из такого странного места, будто других мест нет у человека!
Я накормила свои игрушки и разложила их по кроватям, завернув в тряпки, оставляя только мордочки, ‒ так же, как и у малышей на веранде.
‒ Так, всем спать! У нас тихий час! – сказала я строгим голосом и вышла из комнаты, прикрывая дверь.
Я все никак не могла привыкнуть к тому, что теперь у меня есть своя комната! У бабушки в доме было всего две комнаты и там мы жили впятером: бабушка, мама, папа, сестра и я. Обычно я играла в спальне, где спали родители и я, но когда к сестре приходили друзья, они занимали спальню, а я сидела в большой комнате. Бабушка сновала между кухней, половину которой занимала недавно поставленная на месте бывшей печки ванна, и комнатой. И уединенной игры у меня не получалось. Теперь папе дали трехкомнатную квартиру, и мы отселились, оставив бабушку и сестру, которая оканчивала университет, на старой квартире.
Я прошмыгнула в родительскую спальню. Мамин шкаф был со стеклянными дверцами, занавешенными тканью с изображением Белоснежки и семи гномов. Я нашла книжку, в которой мама показывала мне рисунок рождающегося ребенка. Полистала и нашла ту самую страницу. Читать я только училась, поэтому смогла только из всего заголовка прочитать несколько слогов «но», «ма», «ро»… Эх, как бы узнать, что тут написано! Я стала листать книгу. Тут было много рисунков и еще больше текста. Среди разных картинок меня привлек рисунок, на котором ребенка вытаскивали прямо из живота женщины. Я вернулась к началу, потом опять к этой картинке. Значит, дети могут появляться и по-другому? «То-то мне Марина Рождественская говорила, что ее через мамин пупок достали! А Леночка Беккер утверждала, что у ее мамы есть шрам на животике!» Впрочем, у моей мамы не было шрамов на животе, и пупок выглядел совсем крошечным, вряд ли я вылезла через него…
Я взяла книжку, карандаш, вырвала из первой попавшейся тетрадки листок и залезла под родительскую кровать. Здесь было темновато, но зато никто не мог мне помешать. Я долго пыхтела. Карандаш оказался чернильным, и его все время приходилось лизать, чтобы он писал. Мой язык совсем посинел к тому моменту, как я перерисовала на листок два заголовка. Положив книгу на место, я выбралась и отправилась к бабушке на кухню.
‒ Баба Соня, а ты можешь мне прочитать вот это? – я протянула листок.
Бабушка вытерла руки о фартук, надела очки.
‒ Нормал... нормальн… ‒ разбирала она мои каракули. – Это что за буква? А! Нормальные роды… Что это? – удивилась бабушка.
‒ Вот и я не знаю, ‒ ответила я. – Там еще с другой стороны.
Бабушка перевернула лист.
‒ Кесарево сечение… Ты где это взяла?
‒ Нашла, ‒ уклончиво ответила я. – А как это нормальные роды? Бывают ненормальные?
‒ Нормальные – это правильные значит. А ненормальные… наверное, кесарево сечение и есть. Это ты бы у матери спросила. Она же врач, а не я.
‒ А как это несуровое селение?
‒ Кесарево сечение? Ну, живот режут и ребенка достают, ‒ пробормотала она. – Ой, я не знаю! Иди ‒ играй. Всегда у тебя вопросы сложные!
«Все совпадает! Значит, дети могут и так, и так появиться».
Это меня обрадовало. «Нормальные роды» потрясли мое воображение и вызывали внутреннее отторжение, а новое слово «несуровое селение» вызывало неподдельную гордость за всех теть, которые не побоялись дать разрезать свой живот, чтобы достать ребенка. И выглядело это гораздо более эстетично.
Я вернулась к себе. Окинула взглядом игрушки. В углу сидел огромный плюшевый бурый медведь, больше меня ростом. Его мама притащила с работы. Мишка был тяжеленным, с огромным толстым животом и плотными лапами. Его морда была симпатична, поэтому я не боялась, хотя даже бабушка хваталась за сердце, когда случайно натыкалась на него.
Решение было принято, и я стащила медведя на пол. Он занял почти полкомнаты, лежа на полу. Я взяла другого плюшевого медвежонка и примерила его к животу большого медведя. Нет, слишком большой! Следующий медвежонок тоже оказался слишком большим, если только его сложить пополам. Рука потянулась к Бобику – небольшой старенькой собачке – любимой игрушке еще моей старшей сестры. В самый раз!
Я достала аптечку. Там у меня был настоящий шприц, который надо кипятить перед употреблением, иголки любой длины и толщины. Даже резиновая система для переливания крови! Еще бинты, вата, стеклянные пробирки и металлические перья для взятия крови из пальца – брр. Все это богатство мама-врач приносила с работы, из роддома. Я приготовила кроватку-колыбельку, нашли погремушку и бутылку с соской.
Когда все было готово – возникла проблема: как поместить Бобика в Медведя? В книжке живот резали ножом, но у меня такого не было. Я пришла на кухню, повертелась, но ножи были высоко, да и бабушка приглядывала за мной. Ждать, пока бабушка отвлечется, я не хотела, поэтому я вышла в коридор и тихонько вытащила ножницы из подзеркальника.
Вспоров медведю живот, я обнаружила, что он набит опилками. Чтобы освободить место для Бобика, я стала вытаскивать опилки и складывать их в игрушечное ведерко. Минут через десять Бобик был помещен в Медведя – теперь уже Медведицу. Следующие полчаса я зашивала живот мулине, вставленным в сапожную иглу – единственную, в ушко которой толстая нитка пролезла. Целый час у меня ушел на приготовления к игре.
Бабушка позвала обедать. Я быстро заглотила щи, пшенную кашу с котлетой и вернулась в комнату. Детей на веранде уже не было.
‒ Ну-с, Марья Степановна! (Марией Степановной звали одну из маминых коллег). Давайте будем рожать! – объявила я Медведице. – Вы кого ждете? Мальчика или девочку?
Я стояла руки в боки с игрушечными очками на носу, в белой маминой шапочке и медицинском халате, перешитом для меня бабушкой. Я взяла мамин деревянный стетоскоп и послушала живот Медведицы. Я видела, что мама так делала одной тетеньке – дочке ее знакомой, которая пришла к нам домой на консультацию.
‒ Я думаю, что будет мальчик! – заключила я, отставляя стетоскоп в сторону.
Медведица терпеливо молчала. Я щелкнула в воздухе ножницами и уже занесла их над роженицей, но тут подумала, что перед операцией надо дать наркоз. В книжке лицо будущей мамы было прикрыто какой-то воронкой со шлангом. Я высыпала опилки на пол и опрокинула ведерко на нос Медведицы.
‒ Засыпайте, мамаша!
Я бодро разрезала мулине и вытащила за лапку Бобика.
‒ У вас сын – Бобик! – радостно объявила я и положила новорожденного в колыбельку.
‒ Ой, ему надо срочно сделать прививку от желтухи, краснухи и ветрянки!
Я набрала в шприц воды и, навинтив иголку, сделала настоящий укол Бобику. Бедные мои звери! Они терпели мои бесконечные уколы. Сколько литров воды я в них закачала? Только помню, что каждый вечер несколько мягких игрушек, набитых поролоном и опилками, сушились на батареях в большой комнате. Дело в том, что у нас был новый панельный дом, и в других комнатах батареи были запрятаны в стены, а в большой комнате по какой-то причине две длинных батареи были выведены наружу. На них зимой сушились мои шаровары и варежки, насквозь промокшие на горке. Осенью и весной игрушки, а вот летом игрушки приходилось выносить на балкон.
Бобик лежал запеленатый в кроватке. А в Медведицу я уже засунула пупсика и зашивала живот (просто так зашить – большая роскошь, потом опять распарывать придется, чтобы положить детеныша). Как хорошо, что мама зимой научила меня шить!
‒ Ну вот! Несуровое селение прошло успешно! – констатировала я, любуясь собственной работой (Странное название для операции – подумала я).
По окончанию операции Медведице был выполнен обезболивающий укол. Она была укутана моим одеялом. А я занялась выкармливанием «ребенка». Где-то через час я повторила операцию, только уже операционная была усовершенствована: я поставила настольную лампу на небольшую табуретку, чтобы лампочка светила на «рану», Медведицу я укрыла простыней, а в лапу была поставлена система для переливания.
‒ Ну нельзя же так часто рожать! – назидательно говорила я. – Вот видите, Марья Степановна, у вас кровотечение теперь! Придется кровь заливать! Так и умереть можно! Кому вы столько детей оставите?
Мама часто рассказывала истории из своей практики, когда женщины вопреки запретам врачей рожали, и часто все заканчивалось плохо, иногда совсем плохо. Помню, как-то мама приехала из роддома прочерневшая от переживаний. Оказалось, что ночью ее вызвали на операцию к женщине, у которой началось кровотечение. Но спасти ее не удалось. И у нее осталось пятеро детей. И мама все причитала: «Ну кому оставила! Кому?!»
‒ Меликеее! Меликеее! – услышала я снова покрикивания молочницы. Она возвращалась с Сенной к себе домой в Кузнечиху. Значит скоро придут родители!
Я стала убирать все следы игры. Опилки я распределила по кастрюлькам и запрятала их в игрушечный буфет. Аптечка была собрана и убрана. Все игрушки были рассажены по местам. Лампа вернулась на стол. И только Медведица Марья Степановна продолжала лежать на полу. Мне не хватало сил посадить ее на стул в угол. Я закрыла простыней живот, из которого торчали опилки в просвете между швами. И поняла, что объясняться все же придется.
Совсем вечером, когда я уже легла в кровать, родители пришли ко мне и обнаружили, что на полу разлегся медведь. Папа посадил его на стул. И простыня упала, обнажив шрам.
‒ Что это? – изумленно и строго спросила мама. Ей очень нравился этот мишка, а теперь через его живот сверху вниз красовалась желтая нитка мулине.
Я молчала.
‒ Что это такое? Ты зачем испортила медведя?!
‒ Я делала операцию, ‒ прошептала я.
Мама потрогала шов и почувствовала внутри что-то плотное.
‒ Что ты туда засунула?
‒ Пупсика…
‒ Кого?!
‒ Пупсика. Я несуровое селение делала, ‒ ответила уже смелее.
‒ Что ты делала? – переспросил папа.
‒ Несуровое селение! Операцию такую, когда ребенка достают.
Мама с папой так и сели. Несколько минут они молчали, а я прикидывала, что же будет в результате моей выходки. Первым засмеялся папа, потом мама. Они смеялись до слез, обнимая друг друга и меня.
‒ Я-то думал, она у нас в физики пойдет! Ей ведь в физмат школу идти осенью! А она ‒ «несуровое селение»! – папа посадил меня на руки.
‒ Откуда ты слова-то такие взяла? – поинтересовалась мама.
‒ Из твоей книжки. Вот, я переписала, ‒ я показала листок, который просила прочитать бабушку.
Папа только качнул головой.
‒ Это называется кесарево сечение, а не несуровое селение. Сечение – значит разрез, а кесарево, потому что по легенде такую операцию сделали маме Цезаря (Кесаря). Вот отсюда и название «кесарево сечение». Поняла? – спросила мама.
Я кивнула.
‒ Надо будет коричневыми нитками зашить, чтобы не видно было, ‒ добавила она.
‒ Да зачем? – возразил папа. – Пусть уж на нем тренируется. А то все игрушки перережет! Знаю я вас, врачей, вам только дай человека ‒ все норовите разрезать…
И папа оказался прав. На тот момент мне было семь лет, а года через два почти все мягкие игрушки испытали счастье материнства в моем исполнении…
Включилась лампа, анестезиолог подошел к изголовью женщины, я встала на цыпочки и заглянула за перегородку:
‒ Итак, кто у вас будет? Мальчик или девочка?
‒ Сын! – уверенно ответила мне пациентка. – Данила.
‒ Отлично. Значит, Данила. Скальпель, пожалуйста!